Ранний Рим был суровым и трезвым. Во времена расцвета республики (где-то 200-е годы до н. э.) гладко выбритые, коротко стриженные, по-военному дисциплинированные римляне обожали воду и строили гигантские акведуки, чтобы вечно снабжать Вечный город драгоценной влагой. Вино у них водилось, но в скромном количестве. И собственный бог вина по имени Либер («свободный») у римлян тоже был, но мелкий и не особенно значимый. Он происходил от Цереры, богини плодородия, и, судя по всему, имел отношение к свободе слова. На пьянство смотрели осуждающе. И сурово. Оно ассоциировалось с патлатыми, бородатыми, изнеженными греками, от которых римляне старательно дистанцировались.

Женщины пили еще меньше мужчин. В историческом трактате I века н. э. под названием «Достопамятные деяния» приводится следующая поучительная история: «Эгнаций Метелл взял дубину и забил жену до смерти за то, что она выпила вина. За это его не осудили – ни по закону, ни по совести. Все сочли это образцовой и справедливой карой за нарушение трезвого порядка. Воистину, любая женщина, которая становится невоздержанной в питье вина, захлопывает дверь перед добродетелями и открывает вход порокам».

По некоторым данным, Ромул и без того установил смертную казнь для женщин, пойманных на пьянстве, так что Эгнаций просто обошелся без лишней волокиты. Женщинам полагалось целоваться с родными при встрече – чтобы те могли учуять запах спиртного. Вообще отношение римлян того периода ко всем этим делам очень точно передает поговорка: «На свете есть три зла – ночь, женщины и вино».

Возможно, именно этим объясняются следующие события 186 года до н.э. Один грек (с роскошной курчавой бородой, надо полагать) ввел в Италии культ Диониса (который теперь стал зваться Вакхом). Точнее, он познакомил с вакхическими мистериями компанию женщин, которые назначили себя верховными жрицами нового, тайного, исключительно женского культа и собирались по ночам петь, плясать и пить. Это были вакханки.

Подозрительно идеальное сочетание всего того, на что римляне смотрели косо: ночь, женщины, вино, бородатые греки. Как по заказу. Все это было неспроста, по крайней мере, римские власти в том не сомневались. Так или иначе, хотя поначалу культу служили исключительно женщины, которые, как сказано у Тита Ливия, «и положили начало этому злу», впоследствии жрицы стали приглашать и мужчин – наверное, чтобы оживить оргии. Однако, поскольку культ был греческим, «больше мерзостей мужчины творили с мужчинами, нежели с женщинами», и список явлений, возмущающих добродетельных римлян, пополнился гомосексуалистами. Последователи культа пустились во все тяжкие:

«После того как вино подогрело страсти, а ночное смешение женщин с мужчинами и подростков со взрослыми окончательно подавило чувство стыдливости, стал набирать силу всяческий разврат, ибо каждый имел под рукой возможность удовлетворить тот порок, к которому больше всего склонялся. Но дело не ограничилось растлением женщин и благородных юношей: из этой кузницы порока стали распространяться лжесвидетельства, подделка печатей и завещаний, клеветнические доносы, оттуда же – отравления и убийства внутри семьи, не оставлявшие подчас даже останков для погребения».

Казалось бы, потеха и раздолье. Но Сенату почему-то не понравилось. Может, просто истерия. А может, и вовсе плод паранойяльного воображения сенаторов. Не исключено, что это был просто скромный крохотный культ, происходящее в котором раздули до неузнаваемости. Однако расправу над ним устроили самую что ни на есть настоящую, суровую и жестокую. За доносы на последователей культа назначили вознаграждение. Схвачено было 7000 человек. Часть спаслась бегством. Некоторые покончили с собой. Основную массу казнили. Римляне и вправду на дух не выносили пьянства. А потом у них образовалась империя – и все изменилось.

Римская империя по сути представляла собой систему, в которой все богатства известного мира стекались в один-единственный город. И в результате тот стал, наверное, самым богатым за все время существования человечества. Богатство развращает – чем больше денег, тем шире простор для увеселений, а в итоге, как все мы учили в школе, наступает упадок. Римляне полюбили вино больше воды. Потом разрешили пробовать вино женщинам. Потом прочитали наконец греческие сочинения – и им понравилось. Потом подумали, что, возможно, и в гомосексуализме что-то есть – и понеслось. К середине I века н. э. суровые сенаторы времен республики должны были уже просто извертеться в гробу.

Как же было принято приобщаться к веселью? Особенность римского богатства состояла в том, что неиссякаемый поток денег изливался в первую очередь на верхушку общества и только оттуда просачивался ниже. Так что, если вам хотелось вкусить вина и других благ, сперва следовало найти себе покровителя, чтобы обрести их за его счет. Подход выглядит паразитическим – да, собственно, таким он и был, но все это делалось в открытую. Существовали богатые покровители и увивающиеся вокруг них прихлебатели. Никто ничего не скрывал. Если вы были готовы унизиться за вознаграждение, вы его получали – в виде вкусной еды и хорошего вина. Стержнем этой системы выступал банкет – пиршество под названием конвивий.

Данная система нравилась не всем. «Настолько ль тебе обед оскорбительный дорог? / Так ли твой голод жесток, что не можешь (а было б честнее) / Там и дрожать и глодать объедки собачьего хлеба?» – интересовался Ювенал. Большинство отвечало «да».

Чтобы попасть на пир, прежде всего требовалось раздобыть приглашение. Впрочем, на самом деле это было не так уж трудно – многие богатые римляне устраивали пиры каждый вечер, кухни и столовые поддерживались в постоянной готовности, и хозяину не обязательно было знать всех гостей. Хотя у каждого покровителя имелась постоянная свита, на пир нередко попадали и случайным образом, через знакомых знакомых знакомых. Приличный вид и согласие заискивать и льстить служили пропуском даже с улицы.

День у римлян начинался рано. Они вставали и принимались за дела с первыми лучами солнца, так что, будем надеяться, приглашением вам удалось обзавестись еще до полудня – традиционного времени посещения терм. Если не удалось, то именно термы – самое подходящее место, чтобы все-таки раздобыть приглашение в последний момент. Рассыпайтесь в любезностях (желательно к тому же выглядеть презентабельно), старайтесь завязать разговор с любой мало-мальски важной птицей. Кроме того, где еще, как не в термах, вы сможете привести себя в надлежащий вид, когда станет ясно, что присутствие на пиру вам сегодня вечером гарантировано.

Перед пиром римляне долго сидели в парной, чтобы испарить побольше влаги из тела и с лихвой возместить эту потерю за столом. На первый взгляд практика странная, однако на самом деле она мало чем отличается от современного обычая раззадоривать аппетит хорошей физической нагрузкой. Согласно Плинию Старшему, некоторые готовы были и без пира обойтись: «Есть такие, что не могут дождаться минуты, чтобы улечься на ложе и снять тунику; голые, задыхаясь, сразу хватают огромные сосуды; словно похваляясь своей силой, вливают их в себя целиком, чтобы тотчас же вызвать рвоту и опять пить, и так во второй и в третий раз, будто родились они, чтобы зря тратить вино; будто вылить его можно не иначе, как из человеческого тела!»

Вызывать рвоту тоже было делом обыденным. Существует историческая байка, будто римляне опорожняли таким образом желудок между переменами блюд в специальном помещении под названием «вомиторий». Это не так. Однако они часто вызывали рвоту перед пиром – пусть и обходились без специального помещения.

Современный тусовщик ощущал бы себя на римском пиру на редкость неуютно. Греческий симпосий представлял собой собрание равных – симпосиарх был лишь номинальным главой, распорядителем. В конечном счете все приглашенные пили из одного кратера. Это был мужской (и только мужской) междусобойчик. На конвивии, что в буквальном переводе означает общность и единение, никакой общности не было в помине. Римляне собирались, чтобы показать себя, выстроить иерархию, определить, кто находится на вершине, а кто – на самом дне. Развлекаться здесь не полагалось. Полагалось знать свое место, восхвалять вышестоящих и глумиться над нижестоящими.

Этой цели служили разнообразные иерархические маркеры – рассадка, рабы, качество и количество вина, яства, посуда, в которой вино подавалось, и мишень, в которую этой посудой швырялись. Давайте разберем все по порядку.

Стол в пиршественном зале ставился всего один, хотя и большой. Одну сторону оставляли свободной – с этого края бесконечная вереница рабов подавала переполненные блюда и уносила опустевшие. С трех других сторон располагали по одной кушетке, на каждой из которых могли возлежать трое – римляне любили пить лежа. Левая – по отношению к рабам-подавальщикам – кушетка предназначалась для хозяина и его домочадцев, причем сам хозяин возлежал с дальнего края. Центральное ложе отводилось для важных гостей – наиболее почетный гость устраивался слева, под углом к хозяину. На этот угол подавали самые изысканные яства и лучшие вина.

На правой кушетке укладывали более мелкую сошку – самый незначительный из гостей размещался ближе всего к свободной стороне стола. Этому углу, расположенному наискось от «важного» хозяйского, доставались блюда и вино похуже и попроще, означающие, что и гости тут – второй сорт.

Если вы угодили в этот угол, значит, вас на самом деле здесь не очень-то привечают и никаких почестей ждать не стоит. Хозяин показывает, что плевать на вас хотел с вершины Капитолия. А вы все равно должны благодарить. В этом смысл пира. По рассказам, иногда кого-то из гостей приглашали только для того, чтобы публично унизить, посадив в «презренном» углу и демонстративно игнорируя.

Перед гостями пресмыкаются рабы. Не пресмыкаться – то есть в буквальном смысле слова ходить на полусогнутых – рабам нельзя, иначе их выпорют. Хозяева пороли рабов прямо при гостях, демонстрируя силу и власть.

Самое длинное и подробное описание римского пира дошло до нас из «Сатирикона» Петрония. На этом пиру Трималхион, вульгарный, неприлично богатый и кичащийся своим богатством хозяин дома, постоянно угрожает задать рабам взбучку. В половине случаев это лишь шутка, но в остальных он убийственно серьезен. Еще до начала пира к ногам гостей бросается раздетый для бичевания раб и умоляет избавить его от казни за некую мелкую оплошность. Заискивая и раболепствуя, как и положено рабу, он сулит в благодарность за спасение тайком налить благодетелям самого лучшего вина – то есть, как ни парадоксально, рабы обладали некоторой властью. Дорогостоящий раб мог поглядывать на бедного гостя свысока.

Отношения римлян со своими рабами кажутся нам до неправдоподобия странными. Там был и снобизм, и потакание, и любовь – или по крайней мере секс, который часто переходил (нежданно-негаданно) в некое подобие любви. Многим рабам – в индивидуальном порядке – давали свободу из тех соображений, что умного и расторопного юношу лучше держать при себе в качестве делового партнера, чем в качестве объекта собственности. Непривычно, как я уже сказал, но мы с вами сейчас в мире, где рабство никого не смущает (кроме христиан, но эти и вправду чудики): главное – оказаться по нужную сторону межклассового барьера.

Однако на пиру к каждому гостю приставляли отдельного раба – личного виночерпия, который обслуживал только этого приглашенного, и никого больше. Тут возникает вопрос: насколько хорош приставленный к вам раб? Римляне оценивали рабов по красоте. Самый красивый юноша, обычно из стран Ближнего Востока, прислуживал хозяину. Остальные распределялись между гостями по ранжиру в зависимости от внешних данных. Самому захудалому гостю полагался самый некрасивый раб. Так что если ваше место третье на третьем ложе, то, согласно Ювеналу, «тебе скороход гетулийский / Чашу подаст иль рука костлявая черного мавра. / С этаким встретиться ты не захочешь глубокою ночью, / Едучи мимо могил по холмистой латинской дороге».

Первыми винными критиками были римляне. Хлебом не корми, дай рассказать, откуда взялось поданное к столу вино. С какого склона, из какого сорта винограда и, самое главное, какого года. Возраст римляне ценили в вине превыше всего. Самому ценному вину должно быть лет сто. Неважно, пробовал ли его кто-нибудь и хорошеет ли вино из такого винограда с возрастом. Пир – это не развлечение, это ярмарка тщеславия. Год сбора урожая обозначался печатью с именем правившего тогда консула (консулы менялись ежегодно), однако большинство печатей на выдержанном вине были, скорее всего, подделкой. И потом, римляне все равно разбавляли вино горячей водой из похожего на самовар сосуда, стоявшего в углу обеденного зала. Так что ощутить в кубке чистой Иппокрены сладость южных стран, звон кимвала и далее по тексту им было бы крайне сложно.

Римский пир устраивался не для этого, а для самоутверждения. И если вы третий на третьем ложе, вам даже пригубить не удастся то вино, которое хозяин осушает кувшинами. Вы о нем только услышите. Вам будут долго и подробно расписывать достоинства и зрелость хозяйского вина, открыто и без всякого стеснения угощая вас второсортной дрянью, которую вы обязаны принимать как драгоценный дар.

Хозяин пьет из золотой посуды. Возможно, даже из стеклянной. Изготовление стекла у римлян в последнее время шагнуло далеко вперед, но пока не очень понятно, может ли этот материал соперничать с драгоценными металлами. И все же, как ни крути, хозяин на высоте, а вы – на самом дне. Золота у него хватает, только, как свидетельствует Ювенал, «тебе не доверено золото вовсе / Или уж если дадут, то приставят и сторожа тут же, / Чтобы он камни считал и кривые осматривал ногти». Но скорее всего, доставшийся вам кубок «четыре ножки имеет, разбит уж / И, чтоб держалось стекло, нуждается в серной замазке».

Внешний вид кубка – это еще не все. Главное – насколько им удобно швыряться. Пир затягивался далеко за полночь, а римляне в ту эпоху еще сохраняли остатки былой воинственности. Напившись, они входили в раж и кидались кубками в неугодных. Сын Цицерона запустил кубком в Агриппу (там был сложный вопрос чести). Жена Трималхиона швырнула чашу в супруга (он поцеловал хорошенького мальчика-раба).

Из последнего можно сделать вывод, что кое в чем римляне имели моральное превосходство над греками – на пирах допускалось присутствие женщин. Эпохальный период равенства. Сам Сенека отмечал, что «женщины и полунощничают, и пьют столько же, состязаясь с мужчинами в количестве масла и вина, так же изрыгают из утробы проглоченное насильно, вновь измеряют выпитое, все до капли выблевывая, и так же грызут снег, чтобы успокоить разбушевавшийся желудок». Судя по всему, римский пир заканчивался так же, как и начинался, – рвотой.

Нет, доброго слова римский пир абсолютно не заслуживает. В его основе была вульгарная, мелочная, отвратительная похвальба властью со стороны богатеев и паразитизм со стороны неимущих. Трудно найти римского литератора, который не зачерпнул бы из сосуда своего красноречия, чтобы облить эти пиры презрением. Почитаешь, и странно становится, что туда вообще кто-то ходил.

Единственным, кто нашел в себе силы воспеть римский пир, был Гораций – причем пир этот давал он сам. Но я должен показать обе точки зрения, тем более что пир Горация и вправду выглядит пристойно, пусть хозяин и уточняет в начальных строках, что ужин устраивает камерный, вегетарианский. Да, он тоже (как и все римляне) разливается соловьем о винах, которые намерен подать, но все-таки его званый ужин выглядит почти уютным. А в пригласительном послании мы находим так редко встречающуюся у римлян похвалу опьянению:

Выход чему не дает опьянение? Тайны раскроет,
Сбыться надеждам велит, даже труса толкает в сраженье,
Душу от гнева тревог избавляет и учит искусствам.
Полные кубки кого не делали красноречивым,
В бедности тесной кому от забот не давали свободу?

Далее Гораций обещает проследить за чистотой салфеток и напоминает, что после пира наступает праздничный день – значит, можно будет выспаться. Пиры заканчивались за полночь, гости расходились в темноте, пробираясь по неосвещенным улицам Рима. Наутро их ждал последний этап римской попойки – такой есть и у нас, и зовется он «похмелье». Исчерпывающее его описание дает Плиний Старший:

«А тем временем в лучшем случае люди не видят, как встает солнце, и укорачивают свою жизнь. Вот почему бледны и обвислы щеки, гноятся глаза, руки дрожат и опрокидывают полные чаши – вот оно, немедленное наказание! И сон, тревожимый фуриями, бессонница по ночам и, наконец, полная награда за пьянство – чудовищный разврат и наслаждение злом. На следующий день изо рта пахнет, как из долия, все забыто, памяти как не бывало! И люди заявляют, что они ловят жизнь на лету; мы ежедневно теряем вчерашний день, а они теряют и завтрашний».

---

Вас также могут заинтересовать статьи:
Путешествия во времени: зарождение концепции
Одинокие раки пьянеют медленней
Сенопокалипсис Иеронима Босха