Когда мы смеемся, мы сходим с ума. Мы становимся слабыми и опираемся друг на друга, наше лицо краснеет, а из глаз текут слезы. Мы буквально сикаем в штаны от хохота. Один такой вечер – и мы абсолютно измотаны. Отчасти потому, что во время смеха мы чаще выдыхаем, производя звуки, нежели вдыхаем, наполняя легкие кислородом, и в итоге мы попросту задыхаемся. Смех – одно из величайших человеческих удовольствий, чья польза для здоровья хорошо известна: это снижение стресса, стимуляция сердца и легких, высвобождение эндорфинов. Тем не менее будем надеяться, что инопланетяне никогда не увидят группу неудержимо хохочущих людей, иначе они откажутся от мысли обнаружить на нашей планете разумную жизнь.

Юмор не всегда является причиной смеха. Когда психологи ненавязчиво наблюдают за людьми в торговых центрах и на улице, они подмечают, что в большинстве случаев смех возникает после вполне обыденных и не особо забавных фраз. Сами понаблюдайте и увидите: во время непринужденной беседы люди часто смеются вообще ни над чем – ни над шуткой, ни над каламбуром, ни над странной ремаркой. Смех просто встраивается в поток разговора и, как правило, подхватывается собеседником. Не юмор лежит в основе смеха, а социальные отношения. Наша шумная вокализация, похожая на лай, говорит о взаимной симпатии и хорошем самочувствии. Коллективный смех свидетельствует о сплоченности и солидарности, прямо как волчий вой.

Чрезмерная громкость человеческого смеха всякий раз наталкивает меня на размышления. Человекообразные обезьяны смеются намного тише, а мартышек и вовсе едва слышно. Как мне кажется, шумность обратно пропорциональна риску нападения хищника. Если бы смех детенышей других приматов был таким же оглушительным, как у наших детишек на школьных дворах, хищникам не составило бы труда отыскать их и наброситься в нужный момент. Люди могут себе позволить быть шумными, хотя мы и тихонько хихикаем тоже много.

На вечеринке по случаю своего 80-летия приматолог Ян ван Хофф блестяще продемонстрировал последовательность человеческого смеха: он издал серию звучных «ха» от пуза, затем для пущего эффекта исполнил глубокий вдох. Зал разразился хохотом – не только потому, что такая последовательность типична для нашего вида, но и потому, что смех невероятно заразителен. В экспериментах люди автоматически имитируют смеющиеся лица, показанные им на экране компьютера, и главная цель закадрового смеха в комедийных шоу состоит в том, чтобы вызвать «заражение». Детальный анализ видеозаписей поведения человекообразных обезьян выявил похожую имитацию. Когда один юный орангутан приближается к другому с веселым лицом, лицо второго мгновенно принимает то же выражение – обычно смеются оба партнера по игре, а не один из них. Даже птицам свойственно заразительное поведение. Новозеландские попугаи кеа сразу становятся игривыми, как только из спрятанных динамиков раздаются характерные для этого вида игровые вокализации, немного напоминающие смех. Они немедленно предлагают другим птицам пошалить с ними, хватают клювами игрушки или устраивают воздушную акробатику. Ничто так не заразительно, как шаловливость и смех.

Повторяемость структуры смеха приматов возникает в силу ритмичности дыхания. У человекообразных обезьян смех начинается с быстрых пыхтений, которые становятся все более голосистыми с ростом вовлеченности в игру. Само по себе, вне игрового контекста, частое пыхтение может выражать облегчение, радость, желание контакта – например, когда самка шимпанзе подходит к лучшей подруге и издает слышное уханье, прежде чем поцеловать. Именно так Мама пыхтела, перед тем как ухватить мою руку и приступить к грумингу. Работая с обезьянами, учишься быть осторожным и внимательным к их сигналам. Все эти мягкие звуки указывали на добрые намерения – без них я едва ли позволил бы Маме схватить меня за руку.

Мама – доминантная самка шимпанзе, которую уважали даже альфа-самцы, сменявшие друг друга в зоопарке города Арнема (Нидерланды). В этом трогательном видео Мама на смертном одре встречает после долгой разлуки профессора Яна ван Хоффа, с которым была знакома с 1972 года. Это была последняя их встреча – с ее описания и начинается книга Франса де Вааля «Последнее объятие Мамы».

Надежда Ладыгина-Котс, русский приматолог, которая сто лет назад сравнивала эмоциональное развитие юного шимпанзенка Иони и своего сынишки, приводила примеры радостных моментов, запускающих пыхтение. Однажды Иони увидел, что Котс уходит, и принялся скулить, но как только она передумала и осталась – поспешил к ней, учащенно пыхтя. Когда Иони, ожидавшего наказания за провинность, начинали милостиво ласкать, он пыхтел в знак благодарности. Такое быстрое пыхтение, выражающее радость, стало основой для смеха, который передает то же самое, только намного громче.

Игры животных могут быть жесткими – играющие борются, кусаются, прыгают друг на дружку и таскают друг друга по полу. Без недвусмысленного сигнала, проясняющего их намерения, игру можно ошибочно принять за драку. Игровые сигналы сообщают остальным, что беспокоиться не о чем, все это не серьезно. К примеру, собаки могут делать игровые поклоны (передние лапы вытянуты вперед, зад приподнят), давая понять, что они играют, а не конфликтуют. Но как только одна собака случайно кусает другую, игра тут же прекращается. Нужен новый игровой поклон в знак «извинения», чтобы пострадавшая собака перестала дуться и вернулась к игре.

Смех служит той же цели – задает поведению контекст. Одна самка шимпанзе крепко прижимает другую к земле и приставляет зубы к шее, не давая ей сбежать, но обе при этом постоянно издают хриплые смешки, а значит, они совершенно не нервничают – обе знают, что это все ради веселья. Раз игровые сигналы помогают интерпретировать поведение, значит, они являются средством метакоммуникации – сообщают об общении. Если я подойду к коллеге и хлопну его по плечу, заливисто смеясь, он воспримет это иначе, чем если бы я сделал это молча или без эмоций на лице. Мой смех – это метасигнал о руке, что хлопает его. Смех позволяет пересмотреть наши слова или действия и смягчает потенциально обидные замечания, потому-то мы и используем его все время, даже когда ничего особо смешного не происходит.

Смех не только для друзей является сигналом, но и для окружающего мира. Когда посторонние видят или слышат смех, они понимают, что все в порядке. Шимпанзе достаточно умны, чтобы использовать это в своих целях. Мы как-то анализировали сотни поединков между юными шимпанзе, чтобы понять, в какие моменты они смеются. Особенно нас интересовала игровая борьба разновозрастных юнцов, так как для младшего она часто становится слишком жесткой. Как только наступает такой момент, мать младшего детеныша вмешивается в игру и иногда дает старшему затрещину – старший всегда виноват. Мы заметили, что играющие смеются намного чаще, если мать младшего наблюдает за ними, нежели без присмотра. Для нее смех – признак того, что детенышам весело.

Если компания людей веселится, а вы в нее не входите, то вы почувствуете себя изгоем. Смех часто подчеркивает превосходство ингруппы над аутгруппой – этакая жесткая форма насмешки и поддразнивания. Некоторые даже выдвигали предположение, что в основе смеха лежит враждебность. В подобных теориях фигурирует «изгоняющий юмор», направленный на чужаков или людей иной расы, а смех трактуется как злонамеренный акт. Английский философ XVI века Томас Гоббс, например, рассматривал смех как выражение превосходства, будто единственное предназначение шуток – высмеивать других. Какой, должно быть, жалкой жизнью жил этот человек!

Смех куда более типичен для нежных отношений между друзьями, любимыми, супругами, родителями и детьми и так далее. Какими были бы браки без склеивающего их юмора? Я вырос в большой семье и помню наш смех за обедом, иногда я прямо умирал и выбегал из комнаты, чтобы перевести дыхание и взять себя в руки. Наш самый ранний смех в жизни всегда случается в воспитательном контексте, как и у других приматов. Мать горилла щекочет животик своего крошечного детеныша большим пальцем уже через несколько дней после его рождения, и тогда он впервые смеется. У нашего вида матери проводят много времени с младенцами, отмечая любые изменения в выражениях лиц и голосах друг друга, много улыбаясь и смеясь.

Физическая стимуляция остается частью всего этого, и у смеха должна быть долгая эволюционная история, потому что связь щекотки и смехообразных звуков отмечена даже у крыс. Покойного эстонско-американского нейробиолога Яака Панксеппа поначалу поднимали на смех с его рассказами о смеющихся крысах. На этих грызунов часто смотрят с презрением, но с тех пор, как я завел их у себя дома, у меня нет сомнений в их игривости. Панксепп заметил, что крысам нравится, когда человек их щекочет пальцами, – настолько, что они даже просят еще. Когда перемещаешь руку куда-либо, они бегут за ней в расчете на стимуляцию, издавая при этом серии писков на частоте 50 кГц, не воспринимаемых человеческим ухом.

Панксепп пришел к выводу, что щекотка доставляет крысам удовольствие, но требует определенного настроения. Если грызуны встревожены или напуганы запахом кошки или ярким светом, никакая щекотка их не рассмешит. Их энтузиазм также зависит от предыдущего опыта и степени знакомства с рукой – они охотнее подбегают к руке, которая их уже щекотала, нежели к той, что их только гладила. Крысы подпрыгивают от радости, как и все игривые животные, включая собак, кошек, коз, лошадей, приматов и прочих. Хотя у животных есть много разнообразных игровых сигналов, прыжки радости свойственны всем. Они настолько узнаваемы, что легко понятны и на межвидовом уровне. Детеныш носорога может играть с собакой, собака с выдрой, жеребенок с козочкой. В дикой природе наблюдали, как юные шимпанзе борются с павианами, а вóроны с волками друг дружку дразнят. У игры есть свой универсальный язык.

Яак Панксепп щекочет крысок, и они смеются.

Мы используем смех и для того, чтобы разрядить неловкую ситуацию. Другие виды тоже, но реже. Я наблюдал, как три взрослых самца шимпанзе с взъерошенной шерстью задирали друг друга – ситуация напряженная и потенциально опасная. Они качались на ветвях, двигали тяжелые булыжники, кидались предметами, били по звучным поверхностям. Когда же они стали расходиться, один из них вдруг потянул другого за ногу – тот стал сопротивляться, стараясь освободиться, и все это сопровождалось его смехом. Затем к ним присоединился третий самец, и вскоре все трое скакали вокруг, лупя друг друга по бокам и хрипло смеясь. Шерсть улеглась, напряжение спало.

Аристотель считал смех тем, что отличает людей от всех остальных живых существ, и многие психологи до сих пор сомневаются, что животные смеются от удовольствия или просто потому, что смешно. Хотя хорошо известно, что обезьяны обожают слэпстик-комедии, возможно, из-за обилия падений и прочих казусов. Когда человек, который им симпатичен, идет в их сторону и поскальзывается или падает, они сперва проявляют беспокойство, а потом, когда оказывается, что с ним все в порядке, они смеются с облегчением, так же как и мы в схожих обстоятельствах.

Мой коллега Маттейс Схилдер, чтобы изучить реакцию шимпанзе на хищников, надел маску пантеры и незаметно для них спрятался в кустах у рва, окружавшего обезьяний остров. Внезапно он выглянул из-за куста, словно крупная кошка, наблюдающая за вкусными приматами. Будучи всегда настороже, шимпанзе отреагировали мгновенно: громко и злобно гавкая, они ринулись вперед, чтобы закидать хищника камнями и палками (такая же реакция известна у диких шимпанзе, которые по ночам боятся леопардов, а днем их задирают). С трудом уклоняясь от метко брошенных снарядов, Маттейс попытался скрыться в другом месте. После нескольких конфронтаций он выпрямился и снял маску, показав знакомое обезьянам лицо. Те сразу же угомонились. А гневно-тревожное выражение лица Мамы постепенно сменилось улыбкой и смехом – в обмане Маттейса она увидела шутку.

Похожая реакция наблюдалась и у бонобо. Когда-то давно в зоопарке Сан-Диего участок с бонобо был отгорожен от публики глубоким рвом, и на стороне обезьян в него свешивалась пластмассовая цепь, по которой они могли спускаться и подниматься, когда пожелают. Иногда, когда в ров спускался альфа-самец Вернон, подросток Калинд быстро вытягивал цепь и глядел сверху на оказавшегося в ловушке Вернона, широко улыбаясь и хлопая рукой по стенке рва. Он потешался над боссом! Единственная присутствовавшая при этом взрослая самка, как правило, спешила на помощь своему партнеру – сбрасывала цепь обратно в ров и сторожила, пока он не выберется.

Другой пример довольного смеха был снят на видео японскими исследователями в Западной Африке. Девятилетний шимпанзе благополучно колол орехи камнями, используя технику молота и наковальни: клал пальмовый орех на плоскую поверхность большого камня и бил по нему камнем поменьше, пока не треснет. В лесу не так-то просто подобрать подходящие для этого камни. Когда мать увидела его превосходные орудия, она подошла к нему и затеяла груминг. Часто это является приглашением для ответного груминга, поэтому, закончив проверять шерсть сына, она встала рядом в ожидании того, что он повернется к ней и станет проверять ее шерсть. Когда он так и сделал, оставив камни без присмотра, хитрая мамка схватила их и принялась сама колоть ими орехи. Выглядело так, будто она умышленно отвлекла сынишку. В момент изъятия орудий можно было увидеть и услышать, как она смеется, радуясь тому, что замысел удался.

По правде говоря, подобные свидетельства редки, однако они наводят на мысль, что обезьяний смех может быть чем-то большим, нежели простой игровой сигнал. Похоже, что иногда его смысловая нагрузка расширяется до ликования, желания укрепить отношения или снять напряжение – все это свойственно и нашему виду.

---

Все права на данный русскоязычный текст принадлежат нашему журналу. Если вам понравилось его читать и вы хотите поделиться информацией с друзьями и подписчиками, можно использовать фрагмент и поставить активную ссылку на эту статью. С уважением, Батрахоспермум.

Вас также могут заинтересовать статьи:
Психологические аспекты зловещего хохота
Рефлекс испуга как окно вашей души
Горилла Коко и ее странный интерес к людским соскам