Испытывают ли животные отвращение и если испытывают, то к чему? Глядя, как собаки лижут собственные половые органы, поедают фекалии, вываливаются в вонючей грязи, мы делаем вывод, что ни стыд, ни отвращение им неведомы. Но ведь с той же меркой можно подойти и к нам. Мы любим апельсины, выжимаем свежий сок из лимонов, однако стоит предложить цитрус собаке (хотя лучше не надо), и мы увидим ярко выраженную реакцию отвращения – оскал, слюна рекой, стремление отпрянуть от едкого запаха. То, что для нас – полезное сочное лакомство, для другого вида – редкая гадость. Задаются ли собаки вопросом, насколько человеку ведомо отвращение?

Реакция отвращения распространена и у человекообразных обезьян. Одна из шимпанзе в колонии при центре Йеркса – бесстрашная Кэти, – копаясь как-то раз в грязи под большой тракторной шиной, вытащила что-то шевелящееся. Издавая негромкие сигналы тревоги «ху-у», она подержала загадочную штуку на отлете, зажав между указательным и средним пальцем, как люди держат сигарету, и осторожно понюхала. Затем Кэти повернулась к остальным, среди которых была и ее мать, и продемонстрировала им свою добычу в высоко поднятой руке, словно говоря: «А вот смотрите, что у меня!» Скорее всего, это была дохлая крыса, покрытая опарышами. Мать Кэти пролаяла несколько громких «у-а-у».

Осознав, каким драматическим эффектом обладают подобные находки, младшая двоюродная сестра Кэти, Тара, повадилась таскать за хвост дохлую крысу (держа ее при этом подальше от себя) и тайком подкладывать на спину или на голову спящим соплеменницам. Почувствовав (или унюхав) трупик, жертва коварной проделки вскакивала с громкими воплями и, судорожно отряхиваясь, сбрасывала с себя эту мерзость. Кто-то даже принимался тереть оскверненное место на теле пучком травы, чтобы наверняка избавиться от запаха. Тара же быстренько подхватывала трупик и шла искать новую жертву. Помимо вопроса о том, что веселого находила Тара в этой забаве и почему человек мгновенно понимает, смешно ли это, меня интересует здесь эмоция отвращения, имеющая несколько неоднозначную репутацию.

С одной стороны, отвращение принято считать эволюционно примитивной эмоцией. Поскольку зачастую оно основано на обонянии и служит для того, чтобы помешать употреблению опасной пищи (цитрусовые ядовиты для псовых), отвращение считается базовой эмоцией, иногда даже «первейшей» из эмоций. С другой стороны, в растущем массиве литературы об отвращении оно рассматривается как исключительно человеческое свойство, культурно обусловленное, применяемое для морального осуждения и прочего в том же духе. Например, американский нейропсихолог Майкл Газзанига в своей книге «Человек. Что скрывается за нашей уникальностью» классифицирует отвращение как один из пяти эмоциональных модулей, отличающих нас от всех остальных животных.

Тара, видимо, эту книгу не читала.

В дождливый день повсюду видны наморщенные от отвращения носы. Я называю это «дождевым лицом» шимпанзе. Стоит начаться ливню, и все шимпанзе, от мала до велика, корчат эту физиономию, подтягивая верхнюю губу к носу и слегка выпячивая нижнюю. Глаза полуприкрыты, зубы видны. Шимпанзе терпеть не могут мочить руки, поэтому такая гримаса у них появляется, когда они с совершенно несчастным видом идут на двух ногах по мокрой траве, плотно скрестив руки на груди. Это выражение лица хорошо мне знакомо и у людей, поскольку Нидерланды – страна велосипедистов. Они тысячами колесят по городам и в жару, и в непогоду, добираясь на работу или учебу. И когда льет дождь, под капюшонами дождевиков мелькают именно такие гримасы – выражение недовольства погодой и перспективой провести полдня в сырой одежде.

Отвращение и неприязнь входят в число древнейших эмоций и тех немногих, которые связаны с определенной областью мозга – островковой долей (или островком). Активация этой области вызывает сильное отвращение к тому, что оказалось у вас во рту. Поэтому обезьяна, с аппетитом уплетающая вкуснейшие орехи, непременно выплюнет их, если простимулировать ее островок. Одновременно изменится и выражение ее лица: верхняя губа вздернется к носу, а язык будет выталкивать пищу изо рта. У людей в соответствующих экспериментах островок вспыхивает при предъявлении изображений, вызывающих рвотные позывы, – экскрементов, гниющего мусора или кишащей червями пищи. В таких случаях мы тоже вздергиваем верхнюю губу к носу, сощуривая глаза и сводя к переносице брови. Характерно наморщенный нос – это ритуализация сокращения мышц, которое защищает глаза и ноздри от воздействия опасных субстанций, например ядовитых испарений. Мы буквально «воротим нос» от того, что нам неприятно.

Сходство мимических выражений и активизация одной и той же области мозга у всех обезьян и людей указывает на то, что эмоция отвращения у них тоже одинакова. На самом деле отвращение возникло задолго до появления на свете приматов, поскольку отторгать опасные вещества и паразитов необходимо всем организмам. Крысы широко раскрывают рот (так называемая зевота, возможно, представляющая собой рвотные позывы), когда нюхают пищу, вызывающую у них тошноту. Кошки отшатываются от запаха духов или судорожно отряхивают лапу, коснувшись чего-то липкого. Собаки скулят и щерятся, когда им в нос ударяет резкий запах цитрусовых. Кошки, наткнувшись на что-то противно пахнущее, например дохлого таракана, трогательно скребут вокруг него лапой, словно пытаясь зарыть, даже если он лежит не на земле, а на кухонном полу. В конечном счете все эти реакции направлены на самозащиту от вредных веществ. Так называемое инстинктивное отвращение – это отраженное в поведении продолжение действия иммунной системы, идущее из глубин организма и почти не поддающееся контролю.

По иронии судьбы отвращение фактически попало из грязи в князи. Несмотря на свое «низкое» происхождение, ни одно другое чувство в наши дни не окружено таким вниманием и любовью психологов – поскольку связано с нравственностью. Нам отвратительны определенные виды поведения – не только такие, как инцест или зоофилия, но и коррупция, измена, мошенничество, лицемерие. Возмущаясь людьми, которые, притворяясь онкологическими больными, собирают в интернете деньги на лечение несуществующей болезни или паркуются в неположенном для них месте, мы употребляем слова «отвратительно», «противно», «мерзко», «гадко», «тошнотворно». Политики разыгрывают эту карту, стремясь настроить нас против той или иной части общества – например, определенной этнической группы. Они намекают на сходство (внешнее, в манерах или запахе) этих людей с неприятными нам животными. И даже изображают при этом гримасу отвращения. Чистота же, наоборот, ассоциируется у нас с добродетелью и правильностью. В новейшей литературе на тему «морального отвращения» порой чрезмерно принижают изначальную эмоцию, относясь к ней почти как к ненужному придатку. Отвращение возвеличивается до культурного феномена, благоприобретенной привычки, не имеющей ничего общего с банальным избеганием патогенов.

Еду, которая кажется нам неаппетитной, мы называем гадостью. Пищевые пристрастия мы перенимаем от других представителей своей культуры, поэтому у нас могут вызывать сильнейшее неприятие продукты и блюда, которые в другой культуре считаются деликатесом. В одном баре в Саппоро я удостоился бурных аплодисментов как первый человек с Запада (по крайней мере, мне так сказали), который спокойно съел половину плошки натто – забродивших соевых бобов с резким запахом. Я был польщен, но потом кто-то поинтересовался, понравилось ли мне эта еда. Выражение лица выдало меня раньше, чем я успел придумать дипломатичный ответ. Все расхохотались. Сами же японцы терпеть не могут кожуру яблок и груш и, к моему недоумению, всегда их чистят. Так что, конечно, у нас, людей, имеются приобретенные пристрастия и приобретенное отвращение. У животных, как утверждается, подобных культурных различий нет, потому что они инстинктивно различают, что есть можно, а что нельзя.

Еще одна популярная идея заключается в том, что с помощью отвращения мы стремимся отделить себя от животных, воспринимая их останки и продукты жизнедеятельности как отталкивающие. Гниющие растения и плоды вызывают у нас гораздо меньшее омерзение, чем разлагающиеся трупы животных, их экскременты, кровь, сперма, внутренности и тому подобное. Согласно этой теории, у нас вызывает отторжение не столько вид и запах мертвого животного, сколько напоминание о нашей собственной смертности. Мы так боимся смерти, что не выносим указаний на свое родство с созданиями, чья жизнь так хрупка. Отвращение к мертвым животным позволяет нам справляться с экзистенциальными проблемами, и именно поэтому некоторые ученые усматривают в нем – ни много ни мало – признак цивилизованности!

У меня голова кругом идет от всех этих попыток возвысить незамысловатую эмоцию, развившуюся, чтобы оградить организм от опасных веществ. Ученые, с их вечной склонностью увлекаться своими фантастическими теориями, так ловко замели следы, выдающие скромное происхождение этой эмоции, что ее действительно легко принять за новую и неизведанную. Причем даже не за эмоцию – ее рассматривают как мыслительное действие, определяющее нас и объясняющее наши самые благородные достижения. Впрочем, не все психологи разделяют эти взгляды. Некоторые, как и я, считают, что, копнув чувство отвращения (даже его моральную ипостась) поглубже, мы обнаружим в его основе ту же самую эмоцию, которая базируется в островковой доле и выражается сморщиванием носа.

Попытки считать эту эмоцию порождением культуры любопытны в свете того, что мы знаем о культуре других видов. Вполне вероятно, что и у животных имеется отвращение, обусловленное культурными особенностями. Возможно, кому-то достаточно положиться в выборе пищи на инстинкт – особенно соблюдающим «монодиету», как большой панде, которая весь день жует бамбук, или коале, питающейся лишь эвкалиптовыми листьями, – но такие случаи редки. В тропическом дождевом лесу встречаются тысячи разных растений, плоды и листья которых доступны приматам. Большинство этих растений несъедобны, часть из них ядовиты, другие вызывают недомогания – как же приматам отличить подходящие для употребления в пищу? Поневоле станешь разборчивым в том, что можно есть и на какой стадии созревания. Считается, что цветное зрение у приматов развилось в ходе эволюции как раз ради этого – чтобы упростить отбраковку. В рационе шимпанзе, кроме того, присутствует достаточное количество мяса, которое они добывают на охоте. И скорее всего, к разлагающимся останкам они относятся так же, как мы, поскольку подбирать чужую добычу они не станут и падалью брезгуют. Вот почему подложенный Тарой крысиный труп вызывал именно такую реакцию.

Отвращение у животных может иметь и социальную природу, о которой предпочитают рассуждать психологи применительно к людям. Другим приматам действительно могут быть противны те или иные социальные поступки или определенные особи. Первый же пример, который приходит мне на ум, – анекдотический случай из жизни шимпанзе Уошо, обученной американскому языку жестов. В ее лексиконе имелся знак «грязный», употребляемый по отношению к испачканной мебели и одежде, но однажды, не в силах отделаться от пристающей к ней макаки, Уошо принялась показывать знаками: «Грязная обезьяна! Грязная обезьяна!» В таком значении она использовала это слово впервые, и никто ее этому не учил. Следовательно, социальную разновидность отвращения Уошо ощущала так же, как физическую, то есть как взаимодействие с грязью.

Отвращение к отдельным особям проявляется в контексте сексуальных домогательств со стороны старших самцов. Я не раз видел, как самки-подростки шимпанзе с воплями улепетывали, в буквальном смысле слова сверкая пятками, от старого самца, который пытался с ними спариться. То же самое происходит во время брачного сезона и у макак-резусов: самки уносят ноги, едва завидев направляющегося к ним пожилого самца. Скорее всего, юные самки пытаются избежать зачатия от того, кто им в отцы годится (то есть препятствуют таким образом вероятному инцесту), но ведут себя так, будто перспектива и вправду приводит их в ужас. Когда самец действительно состоит с ними в родстве, отторжение выражается еще отчетливее. Одна дикая самка долго противилась домогательствам своего сына, но в конце концов вынуждена была уступить, не выдержав угроз и запугивания. Однако, даже подчинившись, она не перестала возмущаться, «громко вопила на протяжении всего акта и отпрыгнула в сторону перед самым семяизвержением».

В 1960-е гг. в национальном парке Гомбе-Стрим вспыхнула эпидемия полиомиелита, который вызывал у шимпанзе паралич конечностей, лишая возможности перемещаться по лесу и лазить по деревьям. Как описывает Джейн Гудолл, обезьяны вынуждены были изобретать самые невероятные способы передвижения. Здоровых шимпанзе вид этих калек приводил в крайнее замешательство. Двинувшись вроде бы навстречу, они замирали на безопасном расстоянии, иногда издавая негромкие сигналы тревоги «ху-у». Они крайне редко прикасались к парализованным сородичам и никогда их не вычесывали, что для шимпанзе совершенно нехарактерно. Один самец с парализованными ногами отчаянно пытался присоединиться к двум вычесывающим друг друга самцам на дереве, но те упорно отодвигались, оставляя его в одиночестве.

Даже в отвращении к экскрементам у животных имеется социальная составляющая. Для матерей, которые весь день таскают на себе детенышей, испачканная шерсть – обычное дело. Они относятся к этому спокойно, как к неизбежности. Как правило, они замечают по движениям детеныша, что момент близится, и вовремя отстраняют его от себя. Если момент подловить все же не удается, самка спокойно оттирает испачканное место парой-тройкой листьев. И наоборот, если один шимпанзе нападет на другого и тот перепачкает его в приступе панической диареи, первый будет чиститься судорожно и отчаянно, явно выбитый из колеи этой неожиданностью. То есть обезьян раздражают не только сами экскременты, но и их происхождение.

Реакции отвращения на чужаков – не принадлежащих к группе – проявляются еще сильнее и могут распространяться даже на связанные с ними неодушевленные предметы. Если при патрулировании границ самцы обнаружат на своей территории ночную лежку соседей, они, разумеется, этого так просто не оставят. Несколько самцов, забравшись на дерево, осторожно обнюхают и проинспектируют гнездо, а потом разворошат и разметут все до последней веточки. Подозреваю, что такое же отвращение испытывает кобель, унюхавший на своей территории неприятельскую метку и прицельно поливающий ее собственной мочой, чтобы перебить запах. На эту тему у меня есть забавная история: как-то раз один полевой исследователь в африканской саванне оставил на ночь обувь за пологом палатки, а поутру, вставляя ногу в ботинок, влип во что-то мягкое. Это оказались фекалии леопарда. Видимо, таким способом большой кот пытался уничтожить оскорбившее его нюх амбре.

---

Вас также могут заинтересовать статьи:
Франс де Вааль о смехе у приматов и других животных
Мытый батат – залог здоровья, считают макаки
Лицо отражает не эмоции, а ваши манипуляторские хотелки